Не успели в начале 18 века первые обитатели Бердского острога обустроиться на новом месте, как тут же рьяно … принялись доносить друг на друга.Жертвой доноса стал и церковный дьячок Сретенской церкви Павел Кузнецов. Самое обидное, что пострадал он за непочтительные слова не о здравствующем императоре Петре Первом, а о давно почившем в Бозе Иоанне Васильевиче.
Читайте о правлении Ивана Грозного на сайте Istmira.com: https://istmira.com/drugoe-istoriya-rossii/17360-kratko-o-pravlenii-ivana-groznogo.html. Там же можно найти информацию об истории мира, начиная с первобытного общества и заканчивая историей XX века.
Событие в Бердском остроге случилось, по свидетельству исторических хроник, в 1723 году. Павел Кузнецов служил церковным дьячком; в отличие от диакона, духовным лицом он не являлся, выполнял всего лишь обязанности писаря при Сретенском храме.
В один непрекрасный для него студёный зимний день, отогреваясь в кабаке, дьячок рассказал собутыльникам весёлую, с его точки зрения, «сказку» про царя Ивана Грозного. Вот как она изложена в архивном документе:
«Мужики принесли к царю-батюшке Ивану Васильевичу горшок мёда. Дорогой же уговорились, чтобы им, пришедши к царю, говорить тако. Первому молвить: «Здрав будь, царь!». Другому продолжить: «И с царицею!». А третьему: «И с малыми царенятками!». И как те мужики пришли к царю в покой, тогда у одного развязалась у лаптя верёвка, а другой на тою верёвку наступил и упал вместе с горшком мёда. И тот мужик, который упал, ругнулся: «Их, чёрт бы тебя взял!». А другой продолжил, как и уговаривались: «И с царицею!». А третий подхватил: «И с малыми царенятками!». И тот же царь на тех # мужиков прогневался и велел их из покоев выбить вон».
Выражаясь по-современному, безобидный исторический анекдот. Но один из собутыльников остроумного дьячка усмотрел в «сказке» крамолу и завопил на весь кабак: «Слово и дело!». Тут же набежали служивые люди, скрутили обоих и поволокли в приказную избу, к приказчику Антону Максюкову.
Обошлось без дыбы, калёного железа и прочих повседневных реалий того сурового времени. Павел Кузнецов, никакой вины за собой не чуя, чистосердечно во всём признался: «Да, сказку рассказал о царе, но давно умершем, да и высмеивает она вовсе не царя, а бестолковых мужиков». Приказчик, слушая эти оправдания, крикнул: «Да ты и сам бестолочь изрядная!». А потом стал думать, что же ему с этой бестолочью делать.
Трудное решение
Непросто, ох, непросто оказалось бердскому приказчику принять решение.
Первым делом хотел Максюков всыпать говорливому дьячку плетей, лишить, на всякий случай, непыльной и хлебной должности и отправить на общие крестьянские работы. Но приказчика тут же начали одолевать сомнения: вдруг кто-то из вышестоящих решит, что крамола всё-таки была, а Максюков отнёсся к ней спустя рукава и попустил государственному преступлению. Ох, не сносить ему тогда головы!
Да и в остроге было неспокойно. Зрело недовольство из-за лихоимства нового кузнецкого воеводы Бориса Серединина, который в каждый свой визит требовал от острожников по нескольку соболиных шкурок «на шубейку». Не хватало ещё, чтобы какой-то безмозглый дьячок оказался той самой искрой, которая воспламенит бочку с порохом. Нет уж, лучше сплавить дьячка к воеводе: пусть Серединин сам решает, что с ним делать.
Снарядил Максюков в Кузнецк воинскую команду, усадил в сани дьячка в оковах, вручил десятскому письмо с подробным описанием кузнецовского преступления, распорядился: «Трогай!». И помчались сани, увозя злочастного бердского острослова навстречу неведомой судьбе.
… Воевода Серединин, ознакомившись с бумагой, сначала осерчал: «Стоило из-за пустяка гнать по морозу людей и лошадей в такую даль?!». Потом велел Павлу Кузнецову пересказать его «сказку». Выслушав, посмеялся. А потом, как и приказчик Максюков, задумался: что с дьячком дальше делать? Выпороть и отпустить? Но как такое решение оценят в губернии?
В конце концов, воевода тоже решил не «своевольничать», а отправить крамольника, пока не началась весенняя распутица, в Тобольск, к губернатору. Чтобы дьячок по пути не сбежал, в конвой ему снарядили целую роту солдат. А чтобы, упаси Господь, арестант не избежал справедливого наказания, по нечаянности умерев от какой-нибудь болезни, с конвойными отправили единственного в крепости лекаря.
… В Тобольске губернаторствовал в ту пору князь Михаил Долгоруков. Изучив «сопроводиловку» из Кузнецка, он тоже какое-то время раздумывал, не отослать ли ему дьячка в Санкт-Петербург, в Тайную канцелярию. В этом специфическом учреждении умели выбивать показания: попавший туда человек обычно сознавался во всём, в чём его обвиняли. Всего-то и дел было: чуток подправить доставленные из Бердского острога и Кузнецкой крепости бумаги, обвинить дьячка в осмеянии ныне царствующего императора Петра Алексеевича и заработать на этом деле орденок, а то и перевод губернатором в другой город, поближе к столице.
Но то ли Долгоруков решил, что близость ко двору чревата, а власти ему и здесь хватает. То ли просто оказался совестливым человеком и не захотел губить невинную душу. Так или иначе, по его распоряжению дьячка Павла Кузнецова выпороли плетьми и отправили служить писарем же (грамотных людей было мало) в Семипалатинскую крепость.
… Надо сказать, Павлу Кузнецову крупно повезло. Уже на следующий год в Бердском остроге вспыхнули волнения. Находись дьячок там, не исключено, что именно его власти объявили бы зачинщиком: уж очень удобной фигурой он был для этого со своим пристрастием к крамольным историческим «сказкам».
Лучше перебдеть
Историческая справка: Доносы по государственным преступлениям были узаконены при отце Петра I – Алексее Михайловиче, прозванном Тишайшим. Именно этот «тишайший» царь-батюшка утвердил Соборное Уложение 1649 года, во второй главе которого было предписано: «Буде кто коим умышлением учнёт мыслить на государево здоровье злое дело, таково по сыску казнить смертью». Причём Уложение не проводило различия между деянием и умыслом, в силу чего в разряд государственных преступлений попадали и сказанные во хмелю слова, и всякое произнесённое без злого умысла выражение.
Эта практика продолжалась и после смерти Тишайшего. Стрелец Чаусского острога Иван Хлыновский, например, в 1721 году был бит кнутом за тост в честь своего командира: «Здоров бы был Микита Дмитриевич да государь!». За что? Да за то, что государя упомянул после своего сотника, чем, безусловно, нанёс ему тяжкое оскорбление. А донёс на льстеца именно сотник: по Соборному Уложению всем российским подданным вменялось незамедлительно сообщать об известных им государственных преступлениях; в противном случае недоносителя тоже ждала кара.
Поскольку подданные России были сплошь неграмотны, то доносить дозволялось без письменных заявлений, перечня свидетелей и тому подобной волокиты. Достаточно было гаркнуть: «Слово и дело государево!», и в кутузку волокли обоих – и доносчика, и того, на кого он указал перстом. Ради установления истины обоих подвешивали на дыбе. Но повторю: для человека, знавшего о действительной или мнимой крамоле, безопаснее всё-таки было донести и перетерпеть «временное неудобство», чем лишиться головы.
Доносчика, в соответствии с Соборным уложением 1649 года, подвергали пытке наравне с тем, на кого он доносил. Именно тогда родилась поговорка: «Доносчику первый кнут». Несмотря на это, «упрощённая процедура» доносительства посредством провозглашения «слова и дела» практиковалось в Российской империи больше ста лет.
«Слово и дело» было отменено лишь императором Петром III в 1763 году, вместе с Тайной канцелярией. Именно поэтому Пётр III был весьма популярен в крестьянской среде, и его имя присвоил бунтовщик Емельян Пугачёв.
Судопроизводство в России 18 века было не особенно гуманным. Правду пытали (в самом прямом смысле этого слова) как у подозреваемого, так и у того, кто его «сдал». Методика была нехитрая. Но действенная: дыба и кнут, пытка огнём и раскалённым железом… За преступление против государя тут же казнили. Бердскому балагуру Кузнецову очень повезло: его нещадно высекли, но голову не отрубили.
фууу, блин, ну и картинка